Ровно год назад жизнь певицы разделилась на до и после: ее бывший муж Максим Чернявский подал иск с намерением отсудить их общую дочь Монику. Теперь, когда все самое трудное позади, Анна впервые рассказывает о том, через что ей пришлось пройти
Интервью Седокова назначила в одном из ресторанов в центре Москвы. На часах 3 дня, Аня сидит в компании старшей дочери Алины и ее подруги. Они смеются, рассуждают, какие туфли купить, планируют, что посмотреть сегодня в кино. Певица предлагает пообедать вместе с ними. “Здесь такой хлеб – сразу забываешь о диетах!” – простодушно замечает она. Неожиданный звонок моментально приводит ее в состояние крайней сосредоточенности – Моника звонит из Лос-Анджелеса и предлагает пообщаться по FaceTime. Аня показывает дочери через камеру свою компанию, обед, вид на Москву. Через несколько дней Седокова вместе с детьми едет в долгожданный отпуск. Совсем недавно это казалось невозможным: год назад бывший муж певицы, Максим Чернявский, подал в суд иск с требованием предоставить ему единоличную опеку над их общей дочерью, шестилетней Моникой. Все это время Аня не комментировала ситуацию, боясь навредить делу, но сейчас все позади: “После десяти месяцев судов мы все-таки смогли прийти к договоренности”.
Аня, с чего началась вся эта история?
В конце августа прошлого года Моника отправилась отдыхать с бабушкой Максима в Киев, и я ждала их возвращения в Москву, где мы жили последние два месяца. В сентябре я с детьми должна была начать сниматься в реалити-шоу “Вокруг света во время декрета” в Грузии. Перед этим мы с бывшим мужем обговорили участие нашей дочери в проекте. Мы все обсудили на абсолютно дружественной волне и решили повременить с вопросом о том, где Моника в дальнейшем будет учиться — Максим хотел, чтобы она пошла в школу в Америке. В эти дни в одном из изданий вышло мое интервью, где я сказала, что спорю с Максимом о том, где будет жить наша дочь. Очевидно, он почувствовал угрозу, и дальше начались те самые события… На съемки в Грузию бабушка Максима должна была поехать с нами, и я даже начала подыскивать ей квартиру по соседству. Она сообщила номер поезда, на котором они вернутся с Моникой из Киева, и прислала копию паспорта для билетов в Тбилиси. За день до приезда дочки я ощутила необъяснимую тревогу. Я звоню Монике, но не могу дозвониться, такая же история с телефонами всех родственников. На следующий день мне пишет знакомая — что сидит с моей дочерью в самолете на рейсе Франкфурт — Лос-Анджелес. У меня шок!
Позже мне удалось дозвониться до Макса, который находился в Сен-Тропе, и он сказал: “Моника будет жить в Америке. Я подаю на тебя в суд”. Вскоре мне пришло письмо, в котором говорилось, что утром я должна быть с адвокатом на заседании. У меня внутри все онемело, я не понимала, что происходит, где взять адвоката, как утром оказаться на другом конце света и с кем оставить грудного Гектора и Алину. 30 августа в 8 часов началось заседание, где не было ни меня, ни моего представителя. Адвокат Максима заявил, что я опасна и хочу похитить дочь. Главным свидетелем выступила бабушка, которая сказала в суде, что я угрожала, кричала, что хочу украсть Монику. Также представитель моего бывшего мужа оперировал тем фактом, что США не признают подписанной Россией еще в 2011 году Гаагской конвенции — о гражданско-правовых аспектах международного похищения детей, и это еще больше усугубило ситуацию. Суд принял решение: теперь я могла видеться с Моникой только в присутствии свидетеля, в определенные часы, и то только после того, как у меня появится адвокат.
Когда состоялся ваш первый разговор?
Через неделю моих безответных звонков мне написали: мол, если я признаю тот факт, что хотела увезти ребенка в Москву, тогда мне можно будет с ней связаться. Мне было сказано, что я смогу позвонить на номер бабушки и поговорить с дочкой. Все это время я пыталась найти адвоката — это очень сложно, когда ты понимаешь, что от этого человека зависит судьба твоего ребенка, а ты находишься за тысячи километров. Когда я нашла того, кто был готов взяться за мое дело, он объявил: “Переведите 25 тысяч долларов, и я приступаю к рассмотрению документов”. Я собрала деньги и отправила ему. Через какое-то время ему удалось выбить телефонные разговоры с Моникой, но только в час ночи по московскому времени. Помню, как каждый день ждала ночи, говорила с дочкой и долго не могла уснуть, а в 6 утра меня уже будил Гектор и надо было собирать Алину в школу. Потом был еще один суд, заседания, дача показаний, оформление бумаг… Как только получилось, я приехала в Америку, и мне разрешили встретиться с дочерью, но в присутствии надзирателя. Знаете, как это было? Мне назначили встречу на 6 часов вечера в Starbucks, а в 7 часов другая сторона должна была привести Монику. Надзирательница целый час допрашивала меня, пытаясь выяснить степень моей опасности. В тот момент я почувствовала себя настоящей преступницей. Затем она попросила меня оставаться на месте и ушла за дочкой. Помню, как Моника зашла в кафе и кинулась ко мне. Мы обнимались и плакали еще 30 минут, а люди вокруг спокойно допивали свой капучино. Все время, пока я была с дочкой, эта женщина не имела права отходить от нас и записывала все, что мы говорим, поэтому общаться мы могли исключительно на английском. Моника плохо знает его, и я говорила очень медленно, чтобы дочь понимала меня.
Моника была шокирована этой ситуацией?
Да! Она не понимала, что происходит, почему мама разговаривает с ней только по-английски. Она была напугана и все время твердила: “Мамочка, почему ты не говоришь со мной по-русски? Я ничего не понимаю, мне страшно…” Каждый раз мне приходилось возвращаться, чтобы зарабатывать деньги: 25 тысяч в месяц — на адвоката, 7 тысяч в неделю — на надзирателя, в то же время мне надо было оплачивать перелеты, жилье, школу Алине в Москве, няню сыну. Параллельно я переживала расставание с отцом Гектора. Я, сильная женщина, несколько дней лежала с телефоном в руке и не могла пошевелиться, думала, что это конец. Это была не депрессия, а дно, на котором я находилась… Но я понимала, что должна вставать и делать что-то ради детей.
Как ты справлялась?
Сама не знаю, но порой мне хотелось сказать: “Больше не могу!” Помню момент: я снова прилетела в Лос-Анджелес и поехала забирать Монику с учебы, а меня не пустили в школу. Я хотела поговорить с учителем, чтобы объяснить ситуацию, но мне сказали: “Пишите на почту”. В итоге я выпросила встречу с преподавателем и объяснила, что судебного предписания на запрет встреч с ребенком нет и я могу находиться с дочкой, но только с надзирателем. В результате Монику отпустили, и мы поехали в парк. Ей задали домашние задания и десять страниц прописей на неделю вперед, а у нас три часа на встречу, и если бы мы все это не выполнили, то надзирательнице пришлось бы написать: “Домашнее задание с ребенком не сделано”. И вот мы в парке с Алиной и Моникой пишем прописи, а ей хочется играть, бегать. Я прошу ее: “Доченька, пожалуйста, давай еще одно задание?” Она ни в какую! В этот момент я расплакалась, потому что не могла объяснить своему шестилетнему ребенку, как важно сделать это чертово домашнее задание… Однажды нам разрешили вместе переночевать. Мы лежим с Моникой в кровати, рядом надзирательница — сидит и смотрит на нас, а я в этот момент думаю о том, что должна пойти в ванную и сфотографироваться с шампунем для Instagram, чтобы мне заплатили за рекламу, а я — за этот номер.
А отец Гектора не мог помочь в этой ситуации?
Просить его об этом я не хотела и считала, что не имею права. Мы не виделись несколько месяцев, и, когда встретились, я рассказала обо всем, что происходит, и попросила совета. Он сказал, что Максим искал с ним встречи для того, чтобы объединить усилия и лишить меня родительских прав. Он не ответил и от встречи отказался. За это я ему очень благодарна.
Аня, а ты спрашивала у Максима, зачем все это, чего он добивается?
Каждый день думала: почему он так со мной поступает? Зачем? Однажды Макс мне сказал: “Прости, на войне как на войне…” Вероятно, у него были причины на меня обижаться. У него своя правда.
Со стороны могло показаться, что даже после развода у вас с Максимом были отличные отношения, или это была лишь видимость?
Мы не были лучшими друзьями, но общались хорошо. В прошлом году на день рождения Моники он не смог прийти, и я пригласила на праздник его девушку. Я всегда говорила: независимо от того, как расстались родители, дети не должны страдать. Я была и буду за общение — не ради пап, а ради детей, потому что самое главное, что мы должны дать ребенку, — это ощущение, что и мама, и папа его любят. Ужасно то, что, когда мы с Максимом уже подписали мировое соглашение и я разрешила Монике поехать с его бабушкой отдохнуть, она дала очередное интервью, в котором рассказывала о моей жизни и о том, что я запрещала старшей дочке Алине общаться с ее отцом, Валентином Билькевичем, перед смертью (известный футболист умер 1 августа 2014 года от тромбоэмболии. — Ред.). Это неправда. Я всю жизнь говорила Алине, что ее отец — хороший человек и очень старался для нее. Я никогда не посмела бы мешать отношениям папы и дочки. С мамой Валентина я поддерживаюю прекрасные отношения. Я очень прошу оставить моей дочери, которая лишилась отца, светлую память о нем. Сейчас, когда наши отношения с Максимом четко урегулированы на бумаге, я больше всего хочу, чтобы все стали жить своей жизнью. У моего бывшего мужа теперь новая семья, недавно родилась дочь, и я искренне желаю им счастья.
Последний раз мы встречались, когда снимали обложку для новогоднего номера. Ты улыбалась, смеялась… Наверное, это было тяжело. Почему ты так долго молчала о том, что происходит?
Я боялась, ведь каждое мое слово могло быть использовано против меня. Вдруг я скажу что-то, а завтра из-за этого меня лишат родительских прав. Первый адвокат ничего не смог сделать, я нашла другого, который брал за работу еще больше — по 700 долларов в час. Счета росли с невероятной скоростью. Один раз я прилетела в Америку, и мне сказали за час до встречи: либо ты отказываешься размещать фотографии Моники в Instagram, либо мы запрещаем вам видеться. Конечно, я согласилась. Спустя какое-то время в соцсетях мне начали писать: “Ты бросила Монику! Что за ужасная мать. Забыла, что у тебя есть еще одна дочь?” А я не бросала — я каждый день за нее сражалась.
Сейчас уже все позади, вы подписали мировое соглашение.
Да, этот кошмар закончен. Макс никогда не будет платить мне алименты. Мы отвоевали то, что все вопросы по Монике мы решаем вместе. Она будет учиться и жить в США, и там я могу видеться с ней 50 процентов времени без надзирателя, летом же она проводит три недели с отцом, остальное время со мной. Еще одно условие: я никогда не cмогу привозить ее в Россию. Последнее может измениться, если наши страны придут к соглашению по Гаагской конвенции от 1980 года, которая регулирует права родителей, проживающих в разных странах, по вопросам детей. Хотя Россия подписала ее, США этот факт не учитывают. На сегодняшний день моя цель — способствовать решению этого вопроса. Я звонила в Министерство иностранных дел и в посольство — ситуация действительно сложная. Тысячи детей не могут увидеть своих родителей, потому что кто-то не подписал какую-то бумажку. Я не говорю, что иду в политику, но сделаю все, что в моих силах, чтобы повлиять на эту ситуацию. Недавно я организовала группу в Telegram “Счастье детей — вот что главное!”, где каждый, кто попал в такое положение, — а таких тысячи! — может получить бесплатную юридическую консультацию.
Сложно было согласиться на условия, которые выдвинул бывший муж?
Когда у меня не осталось денег, а адвокат не брал трубку, я решила от него отказаться. Я поняла, что единственный, кто меня может услышать, — это женщина, и желательно, чтобы она могла говорить по-русски. И я нашла! Ее зовут Ирен Интелегейтор. Она сказала: “Не стоит бояться, надо сражаться!” Однажды я расплакалась во время интервью, когда мне задали вопрос про Монику, и спустя девять месяцев борьбы я решилась рассказать, что происходит. И если раньше Максим не хотел подписывать мировое соглашение и добивался единоличной опеки, то после того, как о ситуации узнали, он изменил свое решение. Адвокат озвучила мне все пункты предложенного его стороной договора, и я ответила: “Согласна”. Знаешь, что она написала мне в ответ? “Я могла бы выиграть это дело с лучшими условиями, если бы ты не была такой хорошей мамой”. Для меня очень важно эмоциональное состояние Моники, а идти дальше в бой означало еще полгода войны. Я понимала, что все это время дочка не сможет выехать из Калифорнии и мы вряд ли встретимся. Я подумала: я взрослая, я справлюсь, а для ребенка так будет лучше. После подписания документов Монике отдали телефон, и сейчас мы все время на связи: она часами разговаривает с Алиной, я каждый день общаюсь с ней по FaceTime и рассказываю, как прошел наш день. Моника видела Гектора, когда ему было всего три месяца. А сейчас ему уже полтора года! Пока дети маленькие, очень важно, чтобы они почувствовали связь друг с другом. Сейчас мы провели три недели вместе на Миконосе, и каждая секунда этого времени, каждая улыбка моих малышей говорит о том, что я все сделала правильно. Я думала, что никогда не прощу Максима и его бабушку и буду испытывать к ним злость, гнев, обиду, но, видимо, обижаться долго я не могу… Наверное, не от большого ума. (Улыбается.) Я не хочу, чтобы их осуждали, они неплохие люди. На сегодняшний день я предложила создать чат: я, Макс и Моника, где мы бы всё вместе обсуждали. Потому что считаю — это важно для дочки.
конце июля у Моники был день рождения, как вы его отметили?
Я решила устроить праздник в Киеве. Для того чтобы организовать ей самый лучший день рождения, со мной из Москвы приехало ивент-агентство и 100 аниматоров. У Моники нет в Киеве друзей, и я попросила подруг прийти со своими детьми и взять знакомых. Праздник получился удивительным, и дочка была невероятно счастлива. Ты не представляешь, как Гектор был рад увидеть сестру. (Показывает видео и фотографии.) Она весь вечер не отходила от него, носила на руках. Для Моники нет роднее человека, чем Алина, и пока шел суд, они тоже не могли общаться. Помню, как она звонила мне и говорила: “Мамочка, я так хочу вернуться в прошлое и мерить Алинины туфли…” (Улыбается.) Через несколько дней она улетит в Америку, а я буду жить между двумя странами и строить свою жизнь, исходя из новых обстоятельств.
Моника сильно изменилась за год?
Нет, просто повзрослела. Она часто повторяет: “Я вас всех люблю, пожалуйста, прекратите”.
Аня, ты такой оптимист по жизни, а оптимисты, как известно, во всем видят только положительное. Какой урок для себя ты вынесла?
Я научилась не сдаваться, не молчать и не бояться. Страх губителен. Почему многие женщины, когда их бьют, молчат? Они боятся, и я боялась. Но это путь в никуда! Вы обязаны победить страх ради детей. В мире много добрых людей, которые непременно помогут. Но если молчать, они никогда не узнают, что вам нужна помощь.
После черной полосы всегда наступает белая…
Да, и я верю в то, что скоро буду счастливо бегать по пляжу со своими детьми, а вечерами обниматься с любимым человеком. И если первая часть уже осуществилась, то очень скоро сбудется и вторая.
Уже есть кандидаты?
Мне нравится один мужчина, но пока я боюсь. Все же знают, я люблю сложные истории. (Улыбается.) Проводя работу над ошибками, вот что я поняла: все проблемы родом из детства. Свою модель поведения мы берем от родителей, а мои все время ругались и развелись. Именно поэтому я всю жизнь искала в мужчинах заботу, то есть отца, которого у меня не было. У меня в голове нет такой картины: мама и папа меня обнимают. Я всегда жила с чувством, что отец меня бросил, и только недавно узнала, что он меня любил, просто не было возможности сказать это. Сейчас понимаю, что из-за этого синдрома оставленного ребенка не позволяла мужчинам себя любить и убегала. Так я ушла от Максима и сделала ему больно. В чем признаюсь и о чем сожалею. Так было со всеми, никто меня не оставлял одну с ребенком. Я уходила, думая, что недостойна этого прекрасного чувства. Поэтому сейчас я учусь по-настоящему любить, отдавать, открывать свое сердце, и когда научусь, в мою жизнь обязательно придет “тот самый”.
cats